– Все, уходим! Шлон, Прошка – бомбы!
Взрывы, как последний привет, прогремели, когда мы вскачь преодолевали ложбину, отделяющую наш холм от лагеря вайхов.
Ворон легко внес нас на холм, следом подтянулись остальные, соскакивая с лошадей и хватаясь за приготовленные ружья. Анри спрыгнул с Ворона и поковылял к валу.
Я продолжал сидеть на лошади, боясь пошевелиться: при малейшем движении боль обжигала.
– Прошка, все вернулись?
– Все, только Кадьен, ваша милость… – И Прохор указал пальцем на тело Кадьена, лежащее на земле.
Еще один хороший человек погиб, подумал я. Сколько их еще будет, и не слишком ли велика плата за проклятый металл?
Эх, Кадьен, Кадьен. Он присутствовал в моих планах, была у меня мысль и желание сделать его конезаводчиком. Построить ферму для разведения лошадей, но не рысаков или верховых, а тяжеловозов или битюгов. Битюги, или, как еще их называют, ломовые лошади – тяжелоатлеты лошадиного царства. Крупные, сильные, выносливые, они способны в одиночку тянуть груз, что обычным лошадям и в паре не под силу. Да что теперь говорить…
Я подъехал к валу, пытаясь рассмотреть, что творится в лагере вайхов. С той стороны слышался слабый шум, но не видно ничего, темно. Корешки Шлона – отличная вещь, но и они имеют свой предел. Закашлявшись, приложил носовой платок ко рту, со страхом ожидая увидеть пятна крови – верный признак того, что задето легкое. Но нет, платок остался чист. Закружилась голова, и я непременно упал бы с лошади на землю, если бы Проухв не подхватил меня на руки. Он помог мне улечься на расстеленную попону, содрал с меня куртку, рубашку и уставился на рану.
– Что там?
– Ничего не видно, ваша милость, в крови все. Сейчас Шлона позову.
Подошел Шлон, при свете факела промыл рану кипяченой водой, припасенной именно на такой случай.
– Повезло вам, копье прошло между ребер, зацепило одно. Рана большая, но внутрь не идет. А вот возьми он чуть правее… Сейчас микстуру примете, на рану польем, хорошенько перевяжем. Крови много вытекло, но это дело наживное. Повезло.
Шлон поднес мне ко рту стаканчик с самогоном, дал запить водой с разведенным медом и сунул в зубы веточку. Затем безо всякого предупреждения начал поливать рану все той же виноградовкой. Вот теперь я хорошо почувствовал, что терпел он сам в свое время. Когда мне удалось отдышаться, Шлон уже заканчивал бинтовать.
– Шлон, как остальные? Кого-нибудь зацепило серьезно? Что с Анри?
– Серьезно только у вас, да у Кадьена серьезней некуда. – Шлон помрачнел. – У барона Коллайна сильный ушиб, возможно растяжение, но переломов нет. У Амина порез через всю щеку, надо зашивать, я сам все сделаю, видел, как вы шили. Шрам останется, но ничего, девки больше любить будут. Пелай без передних зубов остался, ругает вайхов так, что ужас, а сам шепелявит, ничего не поймешь.
У Проухва плечо прострелено, левое, но с самого краю – в мякоть попали. Нектор за бок держится, боюсь, что ребро сломано. Только «дикие» без единой царапины вышли, словно заговоренные.
– Мне бы самому кранты пришли, если бы Кадьен не спас, а сам… – Шлон тяжело вздохнул.
Я снова обратился к нему:
– Шлон, когда закончишь с ранеными – похороните Кадьена, помяните его как положено. И готовьтесь к дороге – вьюки на лошадей приторочить и все остальное. Чувство у меня такое, что утром дальше поедем – сколько можно здесь торчать? А я полежу пока немного.
Шлон кивнул и вдруг заговорил горячо и быстро:
– И все равно мы молодцы! Уже в который раз так надрали задницу самим вайхам! Про них такие страсти рассказывают… Мне же дома никто не поверит, когда вернемся, – брешешь, скажут. Ваша милость, можно мне на вас сослаться? Иначе же точно не поверят…
Я согласно кивнул, хотя уже хорошо знаю Шлона и его способности к фантазиям. Алкоголь подействовал, клонило в сон, я прикрыл глаза и полетел в глубокий черный колодец.
Когда я пришел в себя, то первое, что увидел, была моя шпага. Она лежала недалеко от меня, на расстоянии вытянутой руки. Я уже совсем было попрощался с ней, не надеясь увидеть никогда. Можно сказать, успел оплакать ее, а она вот она, красавица моя. Потянувшись к ней и поморщившись от боли, я взял ее в руки и поцеловал.
Сбоку послышался тихий смешок. Конечно, это Анри. Я не ошибся.
– Какая трогательная сцена. У меня даже слезы умиления выступили!
Я не остался в долгу:
– Это что, новая столичная мода, дорогой барон? Очень приятно встретить в этой глуши человека по-настоящему светского.
У Коллайна на правой ноге белела свежая толстая повязка, сапог на нее, естественно, не налезал, и на ступне красовался кусок сыромятной кожи, примотанный тем же бинтом.
Анри улыбнулся:
– Артуа, обещай мне, что, когда ты умрешь, я оставлю себе на память твой язык. Вряд ли в своей дальнейшей жизни я встречу что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее его.
Я отмахнулся – не до пикировок – и с кряхтением поднялся на ноги:
– Что там внизу?
– Туман, де Койн, ничего не видно. Ты посмотри вокруг.
Я огляделся. Действительно, густой туман, даже здесь, на вершине холма, видимость ограничивалась максимум десятью шагами. Мы вдвоем доковыляли до вала, где собрались все наши. Поприветствовав всех поднятием руки, вспомнил:
– Анри, тебе же нужна лошадь.
Тот только махнул рукой:
– Лошадь Кадьена прибежала, увязавшись за нами. А вот седло… – Его лицо омрачилось.
Коллайн всего-то и имел, что шпагу отличной работы, пару неплохих пистолетов, красивое дорогое седло да честь, в которой не позволял усомниться нигде и никому.